100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Господин де Майен, о котором так много говорили в Лувре и который об этом даже не подозревал, вышел из дворца Гизов черным ходом и верхом, в сапогах, словно только что с дороги, отправился со свитой из трех дворян в Лувр.
Предупрежденный о его прибытии, г-н д'Эпернон велел доложить о нем королю.
Предупрежденный, в свою очередь, г-н де Луаньяк вторично дал Сорока пяти те же самые указания; итак, пятнадцать человек, как и было условлено, находились в передней, пятнадцать во дворе и четырнадцать в казарме.
Мы говорим четырнадцать, так как Эрнотон, получивший особое поручение, не находился среди своих товарищей.
Но ввиду того, что свита г-на де Майена не вызывала никаких опасений, второй группе разрешено было возвратиться в казарму.
Господина де Майена ввели к королю: он явился с самым почтительным визитом и был принят королем с подчеркнутой любезностью.
– Итак, кузен, – спросил король, – вы решили посетить Париж?
– Так точно, сир, – ответил Майен, – я счел своим долгом от имени братьев и моего собственного напомнить вашему величеству, что у вас нет слуг более преданных, чем мы.
– Ну, ей же богу, – сказал Генрих, – все это так хорошо знают, что, если бы не удовольствие, которое доставил мне ваш приезд, вы могли и не затруднять себя этим небольшим путешествием. Уж наверно имеется и какая-нибудь иная причина!
– Сир, я опасался, что ваша благосклонность к дому Гизов могла уменьшиться вследствие странных слухов, которые с некоторых пор распускаются нашими врагами.
– Каких таких слухов? – спросил король с тем добродушием, которое делало его столь опасным даже для самых близких людей.
– Как? – спросил несколько озадаченный Майен. – Ваше величество не слышали о нас ничего неблагоприятного?
– Милый кузен, – ответил король, – знайте раз навсегда, я не потерпел бы, чтобы здесь плохо отзывались о господах де Гиз. А так как окружающие меня знают это лучше, чем, видимо, знаете вы, никто не говорит о них ничего дурного, герцог.
– В таком случае, сир, – сказал Майен, – я не жалею, что приехал, – я ведь имею счастье видеть своего короля и убедиться, что он к нам расположен. Охотно признаю, однако, что излишне поторопился.
– О герцог, Париж – славный город, где всегда можно сделать хорошее дельце, – заметил король.
– Конечно, сир, но у нас в Суассоне тоже есть дела.
– А какие же, герцог?
– Дела вашего величества, сир.
– Что правда, то правда, Майен. Продолжайте же заниматься ими так же, как начали. Я умею должным образом ценить деятельность тех, кто мне служит.
Герцог, улыбаясь, откланялся.
Король возвратился к себе, потирая руки.
Луаньяк сделал знак Эрнотону, тот сказал два слова своему слуге и последовал за четырьмя всадниками.
Слуга побежал в конюшню, а Эрнотон, не теряя времени, пошел пешком. Он мог не опасаться, что упустит из виду г-на де Майена; благодаря болтливости Пертинакса де Монкрабо и Пердикки де Пенкорнэ все знали уже о прибытии в Париж принца из дома Гизов. Услышав эту новость, добрые лигисты начали выходить из своих домов и выяснять, где он находится.
Майена нетрудно было узнать по его широким плечам, полной фигуре и бороде «ковшом», по выражению л'Этуаля.
Поэтому сторонники Гизов шли за ним до ворот Лувра, а там они же подождали, пока он выйдет, чтобы проводить герцога до ворот его дворца.
Тщетно старался Мейнвилъ избавиться от самых ревностных сторонников и говорил им:
– Умерьте свой пыл, друзья, умерьте свой пыл. Клянусь богом, вы навлечете на нас подозрения.
Несмотря ни на что, когда герцог прибыл во дворец Сен-Дени, где остановился, у него оказалось не менее двухсот или трехсот человек провожающих.
Таким образом, Эрнотону легко было следовать за герцогом, не будучи никем замеченным.
В момент, когда герцог, входя во дворец, обернулся, чтобы ответить на приветствия толпы, Эрнотону показалось, что один из дворян, раскланивающихся вместе с Майеном, – это тот самый всадник, который сопровождал пажа или при котором состоял паж, пробравшийся с его, Эрнотона, помощью в Париж и проявивший столь поразительное любопытство ко всему, связанному с казнью Сальседа.
Почти в тот же миг, сейчас же после того, как Майен скрылся за воротами, через толпу проехали конные носилки. К ним подошел Мейнвиль: раздвинулись занавески, и Эрнотону при лунном свете почудилось, что он узнает зараз и своего пажа и даму, которую он видел у Сент-Антуанских ворот.
Мейнвиль и дама обменялись несколькими словами, носилки исчезли в подворотне дворца, Мейнвиль последовал за носилками, и ворота тотчас же закрылись.
Спустя минуту Мейнвиль показался на балконе, поблагодарил парижан от имени герцога и ввиду позднего времени предложил им разойтись по домам, дабы злонамеренные люди не истолковали их скопления по-своему.
После этого удалились все, за исключением десяти человек, вошедших во дворец вслед за герцогом.
Эрнотон, как и все прочие, удалился или, вернее, пока другие расходились, делал вид, что следует их примеру.
Десять избранников, оставшихся после всех других, были представителями Лиги, посланными к г-ну де Майену, чтобы поблагодарить его за приезд и – одновременно – убедить его, что он должен уговорить брата тоже приехать в Париж.
Дело было в том, что эти достойные буржуа, с которыми мы свели беглое знакомство в вечер, когда Пулен скупал кирасы, эти достойные буржуа, отнюдь не лишенные воображения, наметили во время прежних своих собраний массу планов; этим планам не хватало только одобрения и поддержки вождя, на которого можно было бы рассчитывать.
Бюсси-Леклер только что сообщил, что им обучены военному делу три монастыря и составлены воинские отряды из пятисот буржуа – то есть у него наготове около тысячи человек.
Лашапель-Марто провел работу среди чиновников, писцов и всех вообще служащих судебной палаты. Он мог предложить делу и людей совета, и людей действия: для совета у него было двести чиновников в мантиях, для прямых действий – двести пехотинцев в стеганых камзолах.
В распоряжении Бригара имелись торговцы с Ломбардской улицы, завсегдатаи рынков и улицы Сен-Дени.
Крюсе, подобно Лашапелю-Марто, располагал судейскими и, кроме того, – Парижским университетом.
Дельбар предлагал моряков и портовых рабочих, пятьсот человек – все народ весьма решительный.
У Лушара было пятьсот барышников и торговцев лошадьми – все заядлые католики.
Владелец мастерской оловянной посуды по имени Полар и колбасник Жильбер представляли полторы тысячи мясников и колбасников города и предместий.
Мэтр Никола Пулен, приятель Шико, предлагал всех и вся.
Выслушав в четырех стенах своей звуконепроницаемой комнаты эти новости и предложения, герцог Майенский сказал:
– Меня радует, что силы Лиги столь внушительны, но я не вижу той цели, которую она, видимо, намерена мне предложить.
Мэтр Лашапель-Марто тотчас же приготовился произнести речь, состоящую из трех пунктов. Все знали, что он весьма велеречив. Майен содрогнулся.
– Будем кратки, – сказал он.
Бюсси-Леклер не дал Марто заговорить.
– Так вот, – сказал он. – Мы жаждем перемен. Сейчас мы сильнее противника и хотим осуществить эти перемены; кажется, я говорю кратко, ясно и определенно.
– Но, – спросил Майен, – что вы намерены делать, чтобы добиться перемен?
– Я полагаю, – сказал Бюсси-Леклер с откровенностью, которая в человеке столь низкого происхождения могла показаться дерзостной, – я полагаю, что раз мысль о нашем Союзе исходила от наших вождей, это они, а не мы должны указать цель.
– Господа, – ответил Майен, – вы глубоко правы: цель должна быть указана теми, кто имеет честь являться вашими вождями. Но потому-то я и повторяю вам, что лишь полководец может решать, когда именно он даст бой. Пусть он даже видит, что его войска построены в боевой порядок, хорошо вооружены и проникнуты воинским духом, – сигнал к нападению дается им только тогда, когда он считает это нужным.
– Но все же, монсеньер, – вмешался Крюсе, – Лига не хочет больше ждать, мы уже имели честь заявить вам об этом.
– Не хочет ждать чего, господин Крюсе? – спросил Майен.
– Достижения цели.
– Какой цели?
– Нашей; у нас тоже есть свой план.
– Тогда – дело другое, – сказал Майен. – Если у вас есть свой план, я не стану возражать.
– Так точно, монсеньер, но можем ли мы рассчитывать на вашу поддержку?
– Без сомнения, если план этот подойдет моему брату и мне.
– Весьма вероятно, монсеньер, что вы его одобрите.
– Посмотрим, в чем же он состоит.
Лигисты переглянулись, двое или трое из них дали Лашапелю-Марто знак говорить.
Лашапель-Марто выступил вперед, словно испрашивая у герцога разрешения взять слово.
– Говорите, – сказал герцог.
– Так вот, монсеньер, – сказал Марто. – Придумали его мы – Леклер, Крюсе и я. Он тщательно обдуман и, вероятно, обеспечит нам полный успех.
– Ближе к делу, господин Марто, ближе к делу.
– В городе имеется ряд пунктов, связывающих воедино все вооруженные силы города: это Большой и Малый шатле, дворец Тампля, ратуша, Арсенал и Лувр.
– Правильно, – согласился герцог.
– Все эти пункты защищаются постоянными гарнизонами, но с ними нетрудно будет справиться, так как они не могут ожидать внезапного нападения.
– Согласен и с этим, – сказал герцог.
– Кроме того, город защищает начальник ночной стражи со своими стрелками. Обходя город, они-то и осуществляют в угрожаемых местах подлинную защиту Парижа. Вот что мы придумали: захватить начальника ночной стражи у него на дому – он проживает в Кутюр Сент-Катрин. Это можно сделать без шума, так как место удаленное от центра и малолюдное.
Майен покачал головой:
– Каким бы удаленным от центра и малолюдным оно ни было, нельзя взломать прочную дверь и сделать выстрелов двадцать из аркебузов совсем без шума.
– Мы предвидели это возражение, монсеньер, – сказал Марто, – один из стрелков ночной стражи – наш человек. Среди ночи мы постучим в дверь – нас будет только два-три человека: стрелок откроет и пойдет к начальнику сообщить, что тот должен явиться к его величеству. В этом нет ничего необычного: приблизительно раз в месяц король вызывает к себе этого офицера, чтобы выслушать его донесения и дать ему те или иные задания. Когда дверь будет открыта, мы впустим десять человек моряков, живущих в квартале Сен-Поль, они покончат с начальником ночной стражи.
– То есть прирежут его?
– Так точно, монсеньер. Таким образом оборона противника окажется в самом начале расстроенной. Правда, что трусливая часть горожан и политиканы могут выдвинуть других должностных лиц и чиновников – господина президента, господина д'О, господина де Шиверни, господина прокурора Лагеля. Что ж, мы их схватим у них на дому в тот же самый час: Варфоломеевская ночь научила нас, как это делается, а с ними будет поступлено так же, как и с начальником ночной стражи.
– Ого! – произнес герцог, находивший, что дело это не шуточное.
– Тем самым мы получим замечательную возможность напасть на политиканов, – мы их знаем наперечет в каждом квартале, – и покончить зараз со всеми ересиархами – и религиозными и политическими.
– Все это чудесно, господа, – сказал Майен, – но вы мне не объяснили, как вы возьмете с одного удара Лувр – это же настоящая крепость, которую непрестанно охраняют гвардейцы и вооруженные дворяне. Король хоть и робок, но его вам не прирезать, как начальника ночной стражи. Он станет защищаться, а ведь он – подумайте хорошенько – король, его присутствие произведет на горожан сильнейшее впечатление, и вас разобьют.
– Для нападения на Лувр мы отобрали четыре тысячи человек, монсеньер, и все эти люди не так любят Генриха Валуа, чтобы вид его произвел на них то впечатление, о котором вы говорите.
– Вы полагаете, что этого будет достаточно?
– Разумеется, нас будет десять против одного, – сказал Бюсси-Леклер.
– А швейцарцы? Их четыре тысячи, господа.
– Да, но они в Ланьи, а Ланьи – в восьми лье от Парижа. Даже если допустить, что король сможет их предупредить, гонцам потребуется два часа, чтобы туда добраться, да швейцарцам – восемь часов, чтобы пешим строем прийти в Париж, итого – десять часов. Они явятся как раз к тому времени, когда их можно будет задержать у застав: за десять часов мы станем хозяевами города.
– Что ж, пусть так, допускаю, что вы правы: начальник ночной стражи убит, политиканы уничтожены, городские власти исчезли, – словом, все преграды пали; вы, наверное, уже решили, что вы тогда предпримете?
– Мы установим правительство честных людей, какими сами являемся, – сказал Бригар, – а дальше нам нужно только одно: преуспеть в своих мелких торговых делах да обеспечить хлебом насущным своих детей и жен. У кое-кого из нас, может быть, и явится честолюбивое поползновение стать квартальным надзирателем или командиром роты в городском ополчении. Что ж, господин герцог, мы займем эти должности, но тем дело и ограничится. Как видите, мы нетребовательны.
– Господин Бригар, ваши слова – чистое золото. Да, вы честные люди, я хорошо это знаю, и в своих рядах вы не потерпите недостойных.
– О нет, нет! – раздались кругом голоса. – Только доброе вино, безо всякого осадка.
– Чудесно! – сказал герцог. – Вот это настоящие слова. А скажите-ка вы, заместитель парижского прево, много ли в Иль-де-Франсе бездельников и проходимцев?
Никола Пулен, ни разу не выступавший вперед, словно нехотя, приблизился к герцогу.
– Да, монсеньер, их, к сожалению, даже слишком много.
– Можете вы хотя бы приблизительно сказать нам, сколько вы насчитываете подобного народа?
– Да, приблизительно могу.
– Так назовите цифры.
Пулен принялся считать по пальцам.
– Воров – тысячи три-четыре; тунеядцев и нищих – две – две с половиной, случайных преступников – полторы – две, убийц – четыреста – пятьсот человек.
– Хорошо, вот, значит, по меньшей мере шесть – шесть с половиной тысяч всевозможных мерзавцев и висельников. Какую религию они исповедуют?
– Как вы сказали, монсеньер? – переспросил Пулен.
– Я спрашиваю – они католики или гугеноты?
Пулен рассмеялся.
– Они исповедуют любую религию, монсеньер, – сказал он, – или, вернее, одну; их бог – золото, а пророк его – кровь.
– Хорошо, так, значит, обстоит дело с убеждениями религиозными. А что вы скажете о политических? Кто они – сторонники дома Валуа, лигисты, ревностные политиканы или друзья короля Наваррского?
– Они – разбойники и грабители.
– Не думайте, монсеньер, – сказал Крюсе, – что мы возьмем в союзники подобных людей.
– Конечно, не думаю. Но именно это-то меня и смущает.
– А почему это смущает вас, монсеньер? – с удивлением спросили некоторые из членов делегации.
– Ах, господа, поймите же, дело в том, что эти люди, не имеющие убеждений и потому не примыкающие к вам, увидят, что в Париже нет больше начальства, вооруженных блюстителей порядка, королевской власти – словом, ничего того, что их все же обуздывало, и примутся обчищать ваши лавки, пока вы будете воевать, и ваши дома, пока вы станете занимать Лувр; то они будут на стороне швейцарцев против вас, то на вашей – против швейцарцев, так что всегда окажутся победителями.
– Черт побери! – сказали, переглядываясь, депутаты.
– Я полагаю, это вопрос немаловажный и стоит над ним поразмыслить, не так ли, господа? – сказал герцог. – Что до меня, то я им весьма занят и постараюсь найти способ устранить эту беду. Ибо девиз моего брата и мой – ваши интересы выше наших собственных.
У депутатов вырвался одобрительный шепот.
– Теперь, господа, позвольте человеку, проделавшему двадцать четыре лье верхом ночью и в течение дня, поспать несколько часов. В том, чтобы выждать время – опасности нет, во всяком случае, – а если бы вы стали действовать, она бы возникла; может быть, вы другого мнения?
– О нет, вы правы, господин герцог, – сказал Бригар.
– Отлично.
– Разрешите же нам, монсеньер, смиренно откланяться, – продолжал Бригар, – а когда вам угодно будет назначить новую встречу…
– Постараюсь сделать это как можно скорее, господа, будьте покойны, – сказал Майен, – может быть, даже завтра, самое позднее – послезавтра.
И, распрощавшись наконец с ними, он оставил их в совершенном изумлении его предусмотрительностью, обнаружившей опасность, о которой они даже не подумали.
Но не успел он скрыться, как потайная дверь, прорезанная в стене и покрытая теми же, что и стена, обоями, открылась, и в зал ворвалась какая-то женщина.
– Герцогиня! – вскричали депутаты.
– Да, господа, – воскликнула она, – и я пришла, чтобы вывести вас из затруднительного положения!
Депутаты, знавшие решительность герцогини, но в то же время несколько опасавшиеся ее пыла, окружили вновь прибывшую.
– Господа, – продолжала с улыбкой герцогиня, – чего не смогли сделать иудеи, совершила одна Юдифь. Надейтесь, и у меня есть свой план.
И, протянув лигистам свои белые ручки, которые наиболее любезные из них поднесли к своим губам, она вышла в ту же дверь, за которой уже скрылся Майен.
– Ей-богу, – вскричал Бюсси-Леклер, облизывая усы и выходя вслед за герцогиней, – кажется, это в их семье настоящий мужчина!
– Уф! – прошептал Никола Пулен, отирая пот, проступивший у него на лбу, когда он увидел госпожу де Монпансье, – хотел бы я быть в стороне от всего этого.