100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Горанфло не замедлил отдать соответствующие распоряжения.
Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей, то особенно во всем, что касалось подробностей какой-нибудь трапезы и в развитии кулинарного искусства вообще.
Дом Модест вызвал брата Эузеба, каковой и предстал не столько перед своим духовным начальником, сколько перед взором судьи.
По тому, как его приняли, он сразу догадался, что у достойного приора его ожидает нечто не вполне обычное.
– Брат Эузеб, – суровым тоном произнес Горанфло, – прислушайтесь к тому, что вам скажет мой друг, господин Робер Брике. Вы, говорят, пренебрегаете своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях в вашем последнем раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей. Берегитесь, брат Эузеб, берегитесь, кого-ток увяз – всей птичке пропасть.
Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.
– Довольно, – сказал Горанфло.
Брат Эузеб умолк.
– Что у вас сегодня на завтрак? – спросил достопочтенный настоятель.
– Яичница с петушиными гребешками.
– Еще что?
– Фаршированные шампиньоны.
– Еще?
– Раки под соусом с мадерой.
– Мелочь все это, мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.
– Можно подать окорок, начиненный фисташками.
Шико презрительно фыркнул.
– Простите, – робко вмешался Эузеб. – Он сварен в сухом хересе. Я нашпиговал его говядиной, вымоченной в маринаде на оливковом масле. Таким образом, мясо окорока сдобрено говяжьим жиром, а говядина – свиным.
Горанфло бросил на Шико робкий взгляд и жестом выразил одобрение.
– Это неплохо, правда ведь, господин Брике? – сказал он.
Шико жестом показал, что он доволен, хотя и не совсем.
– А еще, – спросил Горанфло, – что у вас есть?
– Можно приготовить отличного угря.
– К черту угря, – сказал Шико.
– Я думаю, господин Брике, – продолжал брат Эузеб, постепенно смелея, – думаю, что вы не раскаетесь, если попробуете моих угрей.
– А что в них такого особенного?
– Я их особым образом откармливаю.
– Ого!
– Да, – вмешался Горанфло, – кажется, римляне или греки, словом, какой-то народ, живший в Италии, откармливали миног, как Эузеб. Он вычитал это у одного древнего писателя по имени Светоний, писавшего по вопросам кулинарии.
– Как, брат Эузеб, – вскричал Шико, – вы кормите своих угрей человечьим мясом?
– Нет, сударь, мелко нарубая внутренности и печень домашних птиц и дичи, я прибавляю к ним немного свинины, делаю из всего этого своего рода колбасную начинку и бросаю своим угрям. Держу их в садке с дном из мелкой гальки, постоянно меняя пресную воду, – за один месяц они основательно жиреют и в то же время сильно удлиняются. Тот, например, которого я подам сегодня сеньору настоятелю, весит девять фунтов.
– Да это целая змея, – сказал Шико.
– Он сразу заглатывал шестидневного цыпленка.
– А как вы его приготовили?
– Да, как вы его приготовили? – повторил настоятель.
– Снял с него кожу, поджарил, подержал в анчоусовом масле, обвалял в мелко истолченных сухарях, затем еще на десять секунд поставил на огонь. После этого я буду иметь честь подать его вам в соусе с перцем и чесноком.
– А соус?
– Да, самый соус?
– Простой соус, на оливковом масле, сбитом с лимонным соком и горчицей.
– Отлично, – сказал Шико.
Брат Эузеб облегченно вздохнул.
– Теперь не хватает сладкого, – справедливо заметил Горанфло.
– Я подам вещи, которые сеньору настоятелю придутся по вкусу.
– Хорошо, полагаюсь на вас, – сказал Горанфло. – Покажите, что вы достойны моего доверия.
Эузеб поклонился.
– Я могу уйти? – спросил он.
Настоятель взглянул на Шико.
– Пусть уходит, – сказал Шико.
– Идите и пришлите ко мне брата ключаря.
Брат ключарь сменил брата Эузеба и получил указания столь же обстоятельные и точные.
Через десять минут сотрапезники уже сидели друг против друга за столом, накрытым тонкой льняной скатертью, на мягких подушках глубоких кресел, вооружившись ножами и вилками, словно два дуэлянта.
Стол, рассчитанный человек на шесть, был тем не менее весь заставлен – столько бутылок самой разнообразной формы и с самыми разнообразными наклейками принес брат ключарь.
Эузеб, строго придерживаясь установленного меню, только что прислал из кухни яичницу, раков и грибы, наполнившие комнату ароматом трюфелей, самого свежего сливочного масла, тимьяна и мадеры.
Изголодавшийся Шико набросился на еду.
Настоятель начал есть с видом человека, сомневающегося в самом себе, в своем поваре и в своем сотрапезнике.
Но через несколько минут жадно поглощал пищу уже сам Горанфло, Шико же наблюдал за ним и за всем окружающим.
Начали с рейнского, потом перешли к бургундскому 1550 года, затем завернули в другую местность, где возраст напитка был неизвестен, пригубили Сен-Перре и, наконец, занялись вином, присланным новой духовной дочерью.
– Ну, что вы скажете? – спросил Горанфло, который отпил три глотка, не решаясь выразить свое мнение.
– Бархатистое, но легкое, – заметил Шико. – А как зовут вашу новую духовную дочь?
– Да ведь я ее еще не знаю.
– Как, не знаете даже ее имени?
– Ей-богу же, нет, мы общались все время через посланцев.
Шико посидел некоторое время, смежив веки, словно смаковал глоток вина, прежде чем его проглотить. На самом деле он размышлял.
– Итак, – сказал он минут через пять, – я имею честь трапезовать в общество полководца?
– О, бог мой, да!
– Как, вы вздыхаете?
– Ах, это до того утомительно.
– Разумеется, но зато прекрасно, почетно.
– Великолепно, однако теперь у нас стоит такой шум, а позавчера мне пришлось отменить одно блюдо за ужином.
– Отменить одно блюдо?.. Почему?
– Потому что многие из лучших моих воинов (должен это признать) нашли недостаточным то блюдо, которое подают в пятницу на третье – варенье из бургундского винограда.
– Подумайте – как, недостаточным!.. А по какой причине они его считают недостаточным?
– Они заявили, что все еще голодны, и потребовали дополнительно какое-нибудь постное блюдо – коростелька, омара или вкусную рыбу. Как вам нравится подобное обжорство?
– Ну, раз эти монахи проходят военное обучение, не удивительно, что они ощущают голод.
– А в чем тогда их заслуга? – сказал брат Модест. – Всякий может хорошо работать, если при этом досыта ест. Черт возьми, надо подвергать себя лишениям во славу божию, – продолжал достойный аббат, накладывая огромные ломти окорока и говядины на тоже довольно основательный кусок студня: об этом последнем блюде брат Эузеб не упомянул – оно, конечно, подавалось на стол, но недостойно было стоять в меню.
– Пейте, Модест, пейте, – сказал Шико. – Вы же подавитесь, любезный друг: вы побагровели.
– От возмущения, – ответил настоятель, осушая стакан, в который входило не менее полупинты.
Шико предоставил ему покончить с этим делом; когда же Горанфло поставил свой стакан на стол, он сказал:
– Ну хорошо, кончайте свой рассказ, он меня заинтересовал, честное слово! Значит, вы лишили их одного блюда за то, что, по их мнению, им не хватало еды?
– Совершенно точно.
– Это чрезвычайно остроумно.
– Наказание возымело необыкновенное действие: я думал, что они взбунтуются – глаза у них сверкали, зубы лязгали.
– Они были голодны, тысяча чертей, – сказал Шико. – Вполне естественно.
– Вот как! Они были голодны?
– Разумеется.
– Вы так считаете? Вы так думаете?
– Я просто уверен в этом.
– Так вот, в тот вечер я заметил одно странное явление и хотел бы, чтобы о нем высказались ученые. Я призвал брата Борроме и дал ему указание насчет отмены одного блюда, а также ввиду мятежного настроения отменил вино.
– Дальше? – спросил Шико.
– Наконец, чтобы увенчать дело, я велел проделать дополнительное воинское учение, ибо желал окончательно сокрушить гидру мятежа. Об этом, вы, может быть, знаете, говорится в псалмах. Подождите, как это: «Cabis poriabis diagonem». Эх, да вам же это, черт побери, невдомек.
– «Proculcabis draconem» [8], – заметил Шико, подливая настоятелю.
– Draconem, вот-вот, браво! Кстати о драконах: попробуйте-ка угря, он изумителен, просто тает во рту.
– Спасибо, я уже и так не могу продохнуть. Но рассказывайте, рассказывайте.
– О чем?
– Да о том странном явлении.
– Каком? Я уже не помню.
– Том, которое вы хотели предложить на обсуждение ученых.
– Ах да, припомнил, отлично.
– Я слушаю.
– Так вот, я велел провести вечером дополнительное учение, рассчитывая увидеть негодников обессиленными, бледными, потными. Я даже подготовил проповедь на текст: «Ядущий хлеб мой…»
– Сухой хлеб, – вставил Шико.
– Вот именно, сухой, – вскричал Горанфло, и циклопический взрыв хохота раздвинул его мощные челюсти. – Уж я бы поиграл этим текстом и даже заранее целый час посмеивался по этому поводу. Но представьте себе – во дворе передо мною оказывается целое войско необыкновенно живых, подвижных молодцов, прыгающих, словно саранча, и все – под воздействием иллюзии, о которой я и хочу узнать мнение ученых.
– Какой же такой иллюзии?
– От них даже за версту разило вином.
– Вином? Значит, брат Борроме нарушил ваш запрет?
– О, в Борроме я уверен, – вскричал Горанфло, – это олицетворенное нерассуждающее послушание. Если бы я велел брату Борроме поджариться на медленном огне, он тотчас же пошел бы за решеткой и хворостом.
– Ведь вот как плохо я разбираюсь в лицах! – сказал Шико, почесав себе нос. – На меня он произвел совсем иное впечатление.
– Возможно, но я-то, видишь ли, своего Борроме знаю, как тебя, дорогой мой Шико, – сказал дом Модест, который, пьянея, впадал в чувствительность.
И ты говоришь, что пахло вином?
От Борроме – нет, от монахов – как из бочки, да к тому же они были словно раки вареные. Я сказал об этом Борроме.
– Молодец!
– Да, я-то не дремлю!
– Что же он ответил?
– Подожди, это очень тонкое дело.
– Вполне верю.
– Он ответил, что сильная охота к чему-либо может производить действие, подобное удовлетворению.
– Ого! – сказал Шико. – И правда, дело, как ты сказал, очень тонкое, черти полосатые! Твой Борроме парень с башкой. Теперь меня не удивляет, что у него такие тонкие губы и такой острый нос. И его объяснение тебя убедило?
– Вполне. Ты и сам убедишься. Но подойди-ка поближе, у меня голова кружится, когда я встаю.
Шико подошел.
Горанфло сложил свою огромную руку трубкой и приложил ее к уху Шико.
– Подожди, я все объясню. Вы помните дни нашей юности, Шико?
– Помню.
– Дни, когда кровь у нас была горяча?.. Когда нескромные желания?..
– Аббат, аббат! – с упреком произнес целомудренный Шико.
– Это слова Борроме, и я утверждаю, что он прав. Не происходило ли тогда с нами нечто подобное? Разве сильная охота не давала нам тогда иллюзии удовлетворения?
Шико разразился таким хохотом, что стол со всеми расставленными на нем бутылками заходил ходуном, словно палуба корабля.
– Замечательно, замечательно, – сказал он. – Надо мне поучиться у брата Борроме, и когда он просветит меня своими теориями, я попрошу у вас, достопочтенный, об одной милости.
– И ваше желание будет исполнено, как все, что вы попросите у своего друга. Но скажите, что же это за милость?
– Вы поручите мне одну неделю ведать в вашем монастыре хозяйством.
– А что вы будете делать в течение этой недели?
– Я испытаю теорию брата Борроме на нем самом. Я велю подать ему пустое блюдо и пустой стакан и скажу: «Соберите все силы своего голода и своей жажды и пожелайте индейку с шампиньонами и бутылку шамбертена. Но берегитесь, дорогой философ, – как бы вам не опьянеть от этого шамбертена и не заболеть несварением желудка от этой индейки».
– Значит, – сказал Горанфло, – ты не веришь в воздействие сильной охоты, язычник ты этакий?
– Ладно, ладно! Я верю в то, во что верю. Но довольно с нас теорий.
– Хорошо, – согласился Горанфло, – довольно, поговорим о действительности. Поговорим о славных временах, о которых ты только что упомянул, Шико, – сказал он, – о наших ужинах в «Роге изобилия».
– Браво! А я-то думал, что вы, достопочтеннейший, обо всем этом позабыли.
– Суетный ты человек! Все это дремлет под величием моего нынешнего положения. Но я, черт побери, все тот же, какой был прежде.
И Горанфло, несмотря на протесты Шико, затянул свою любимую песенку:
Осла ты с привязи спустил, Бутылку новую открыл, – Копыто в землю звонко бьет, Вино веселое течет. Но самый жар и самый пыл – Когда монах на воле пьет. Вовек никто б не ощутил В своей душе подобных сил!
– Да замолчи ты, несчастный! – сказал Шико. – Если вдруг зайдет брат Борроме, он подумает, что вы уже целую неделю поститесь.
– Если бы зашел брат Борроме, он стал бы петь вместе с нами.
– Не думаю.
– А я тебе говорю…
– Молчи и отвечай только на мои вопросы.
– Ну, говори.
– Да ты меня все время перебиваешь, пьяница.
– Я пьяница?
– Послушай, от этих воинских учений твой монастырь превратился в настоящую казарму.
– Да, друг мой, правильно сказано – в настоящую казарму, в казарму настоящую. В прошлый четверг, – кажется, в четверг? Да, в четверг. Подожди, я уж не помню – в четверг или нет.
– Четверг там или пятница – совсем не важно.
– Правильно говоришь, важен самый факт, верно? Так вот, в четверг или в пятницу я обнаружил в коридоре двух послушников, которые сражались на саблях, а с ними были два секунданта, тоже намеревавшихся сразиться друг с другом – Что же ты сделал?
– Я велел принести плетку, чтобы отделать послушников, которые тотчас же удрали. Но Борроме…
– Ах, ах, Борроме, опять Борроме.
– Да, опять.
– Так что же Борроме?
– Борроме догнал их и так обработал плеткой, что они, бедняги, до сих пор лежат.
– Хотел бы я обследовать их лопатки, чтобы оценить силу руки брата Борроме, – заметил Шико.
– Единственные лопатки, которые стоит обследовать, – бараньи. Съешьте лучше кусочек абрикосового пата.
– Да нет же, ей-богу! Я и так задыхаюсь.
– Тогда выпейте.
– Нет, нет, мне придется идти пешком.
– Ну и мне-то ведь тоже придется пошагать, однако же я пью!
– О, вы – дело другое. Кроме того, чтобы давать команду, вам потребуется вся сила легких…
– Ну так один стаканчик, всего один стаканчик пищеварительного ликера, секрет которого знает только брат Эузеб.
– Согласен.
– Он так чудесно действует, что, как ни обожрись за обедом, через два часа неизбежно снова захочешь есть.
– Какой замечательный рецепт для бедняков! Знаете, будь я королем, я велел бы обезглавить вашего Эузеба: от его ликера в целом королевстве возникнет голод. Ого! А это что такое?
– Начинают учение, – сказал Горанфло.
Действительно, со двора донесся гул голосов в лязг оружия.
– Без начальника? – заметил Шико. – Солдаты у вас, кажется, не очень-то дисциплинированные.
– Без меня? Никогда, – сказал Горанфло. – Да к тому же это никак невозможно, понимаешь? Ведь командую-то я, учу-то я! Да вот тебе и доказательство: брат Борроме, я слышу, идет ко мне за приказаниями.
И правда, в тот же миг показался Борроме, украдкой устремивший на Шико быстрый взгляд, подобный предательской парфянской стреле.
«Ого! – подумал Шико, – напрасно ты на меня так посмотрел: это тебя выдает».
– Сеньор настоятель, – сказал Борроме, – пора начинать осмотр оружия и доспехов, мы ждем только вас.
– Доспехов! Ого! – прошептал Шико. – Одну минутку, я пойду с вами!
И он вскочил с места.
– Вы будете присутствовать на учении, – произнес Горанфло, приподнимаясь, словно мраморная глыба, у которой выросли ноги. – Дайте мне руку, друг мой, вы увидите замечательное учение.
– Должен подтвердить, что сеньор настоятель – прекрасный тактик, – вставил Борроме, вглядываясь в невозмутимое лицо Шико.
– Дом Модест человек во всех отношениях выдающийся, – ответил с поклоном Шико.
Про себя он подумал:
«Ну, мой дорогой орленок, не дремли, не то этот коршун выщиплет тебе перья!»
